Звезда
Агдам.
("Бессонница").
Август 1992 и декабрь 1998.
Мой город
Шутовской колпак на башке. Ах, бубенчик пой!
И смеется судьбы моей автор в черную бороду.
Сколько съел я железных хлебов в столовой
студенческой!
Сколько обуви я истрепал, шляясь по городу!
Снова автор судьбы предлагает мне роль муравья.
Пузыри с водярой, а раньше все были мыльные.
И люблю ли я город, родился в котором я,
где висит неизменно смог, а улицы пыльные?
Я не знаю. Притом не желаю вставать в позицию:
дескать, скверно все. Только порою, в похмельную
пятницу,
ощущаю себя с герба местного рыжей лисицею -
там летят три зловещих стрелы в ее тощую задницу.
Очень много воды, много пыли, изношены вещи... ну...
Что еще здесь? Бычки в кармане и мухи в твороге.
Здесь есть улицы, где я знаю каждую трещину.
Здесь есть люди, которые очень близки мне и
дороги.
Так хотелось бы всех их спасти, мне приходится
братом Ной.
Но в одну и ту же минуту нет чувства похожего.
То охота взорвать городок наш к чертям бомбой
атомной,
то в небритую морду расцеловать любого
прохожего.
Сколько было желаний... Нелепость... Ошибка в
ребусе.
И куски моей жизни разбросаны по всему городу.
Я мечтал до вокзала доехать на пятом троллейбусе.
А судьбы моей автору взять и выщипать бороду.
Ах, мой город, я знаю, конечно, что надо быть проще
бы
(что поделать, но этот такие придурки и нытики),
коль задумаешь вдруг водрузить на какой-нибудь
площади
монумент мне, тогда не забудь - и на нем четко
высеки:
"Он здесь жил. И тужил. И пил пиво. Обычным был
жителем.
Его путали имя и часто в упор не видели,
Укусила Муза его - и он стал сочинителем".
Только эти слова. Только эти.
И дату трагической гибели.
Жара
Жарища ужасная! Вот уж да!
О город боги окурки тушат.
Советская площадь - сковорода.
Квартал поджарен. Нас можно кушать.
Бреду сквозь площадь, а в мыслях - бред.
Идет прохожий, зигзаги чертит.
Палящим солнцем асфальт нагрет,
могли бы ад здесь устроить черти.
И снова площадь пуста, зато
застыл там памятник свечным огарком.
То Ленин в бронзовом стоит пальто -
и как же только ему не жарко?!
* * *
Эпитафия
Какой банальный, скомканный сюжет!
Тебе пришла повестка в страшный суд.
Еще вчера пил пиво, а уже
сегодня вдруг на кладбище несут.
Лежи спокойно. Правды нет в ногах.
Нигде нет правды. Вечен твой покой.
Лишь после смерти носят на руках -
и то лишь раз! - таких как мы с тобой.
Теперь кто будет сумрачно молчать?
Кто будет петь, фальшивя? Что ж, прощай!
Увы, тебя нам будет не хватать -
за рукава и отворот плаща.
На ложе вечности ты мирно лег вздремнуть.
Своей беспечностью ты многим был знаком.
Без багажа ушел в последний путь,
а предпоследний был за молоком.
И на твоих поминках под дождем
хромые люди будут пить и жрать.
Но, извини, тебе мы не нальем -
ты бросил пить. А заодно дышать.
Бывает в мае наметет сугроб -
так погибают яблони в цвету.
Ты не скончался - кончился, и в гроб,
рыдая, положили пустоту.
Ты кончился. Ты меньше стал нуля.
Себя отдашь ты травам и цветам.
Тебя с восторгом скушает земля.
Эх, бля!
Когда-нибудь все будем там!
Все будем там. Не надо громких фраз.
Нас также вот помянут под дождем.
И если уж ушел ты раньше нас -
займи нам место.
Скоро мы придем.
* * *
Игрою в прятки с памятью своей,
накрывшись одеялом темноты.
Деревья за окном, в сезон дождей,
блестят, как рыбьи влажные хвосты.
Вот так же, помню, было... Ах, ты, черт...
Не буду вспоминать. Того, кто жив,
возможно отличить от тех, кто мертв,
тем, что живой не сдан еще в архив.
Я, вроде, жив. Еще осталась сила.
А память в эту ночь, средь темноты,
из смутного и скудного архива
подсовывает черные листы:
как дурью маясь, упускал я шансы,
как был напуган, жалок и смешон,
как спьяну приглашал столбы на танцы,
или блевал нетрезвым в капюшон,
как я сказал вещей ненужных горы
или, напротив, - что-то не сказал,
как я встревать пытался в разговоры
и в этих разговорах застревал,
как твердо был уверен - ухожу я,
но на пути не встретился вокзал,
как я бумагу изводил - без толка,
как повезло остаться с ней вдвоем...
не буду вспоминать! И вспомню только,
что это было ночью, под дождем.
И снова дождь. Совсем как тот - точь в точь.
И небеса исчерпаны до дна.
Как тихо все. И лишь гадалка-ночь
внимательно глядит в ладонь окна.
Что будет дальше? Если б да кабы...
На ниточке любви подвешен я.
В моей ладони линия судьбы
перехлестнулась с линией дождя.
Гадает ночь все неопределенней:
"Конец любви... дорога... темный лес...
казенный дом... затем еще казенней...
червивый туз... бубонный интерес..."
Гадалка--ночь, прости. Моя вина,
что нечем заплатить. Карман зашит.
Вот дождь пройдет, и выглянет луна,
которая тебя позолотит.
Ах, время, что крадется, словно тать.
Того гляди - нечаянно сопрут!
Я не желаю будущего знать.
Воспоминанья - душу мою рвут.
Вернуться бы назад на пару лет...
Уходит ночь. Ах, ночь, прощай, пиши!
Окурки и огрызки на столе.
Ковер усеян клочьями души.
Моих воспоминаний мавзолей...
А там хранятся пепел и зола.
Играю в прятки с памятью своей.
Проигрывая, - как всегда - дотла.
* * *
Тяжелый вечер. Хрупкая тоска.
На западе - апофеоз агоний.
Там солнце, как герой боевика,
по крышам уходило от погони,
и кровь текла по алым облакам,
за горизонт ползло, теряло силу;
неполная луна - как глаз стрелка,
прищуренный, - смотрела вслед светилу.
И в самый неожиданный момент -
настала ночь. Внезапно ночь настала.
Так рвется пленка старых кинолент
в который раз подряд.
Мрак кинозала.
Сюжет оборван. Лампы не горят.
И на галерке дальнего вокзала
локомотивы бешено свистят.
* * *
Открыта жизни новая глава.
Зачем нам расписанья и режим?
Растет ковром зеленым трын-трава.
Так ляжем на траву и полежим!
Горит зарею новою восток.
Зарю такую где видали вы?!
И будет нам вливаться в жилы сок -
прекрасный сок волшебной трын-травы.
Вошли мы в рай. Узнали мы сим-сим.
Летит Земля. Качается слегка.
Мы на земле, как на кресте, висим,
под нами проплывают облака.
Зачем нам суетиться? Воевать?
Какой покой вкусили я и ты!
Теперь на все нам в общем наплевать.
Спокойны мы как боги и цветы.
Спокойны мы как боги и цветы!
Как боги и цветы спокойны мы!!
Нам не уйти от собственной мечты,
а также от чумы, сумы, тюрьмы.
Все ясно. От судьбы не скрыться нам.
Что будет - будет. Душу не трави.
И будем мы из бревен строить храм
(горящих бревен пламенной любви).
Ворота в храм откроет нам сим-сим.
Нам хорошо. И в этом мы правы.
Так ляжем на траву и полежим,
вдыхая ароматы трын-травы.
* * *
Как свят был мир, когда была весна.
Была прекрасна жизнь обыкновенная.
И так легко поверить: пей до дна -
в любом стакане плещется вселенная.
А впереди - тупик у всех дорог.
Судьба с обрыва суматошно катится.
На дне стакана - хищный осьминог
и черного похмелья каракатица.
* * *
Ты нынче в моде. Как же - сочинитель!
Тебя потащит к объективу кто-то.
Как снайпер, целится фотолюбитель.
И надо улыбнуться. Неохота.
Вдруг вспомнится расплывчато и зыбко,
что есть элементарная уловка:
ты скажешь "сыр" - получится улыбка.
Но снова произносишь - "мышеловка".
* * *
* * *
* * *
Третий лишний.
Грусти чайки.
Губы вишни.
Глазки гайки.
Влез я круто.
(Щас залаем.)
- Что вы тута?
- Так... Болтаем...
Заливают.
(Глазки злятся.)
Не болтают,
а косятся.
Слон на грядку.
Воет ветер.
По порядку:
первый... третий...
Третий - лишний.
Просто драма.
Харе Кришна!
Харе рама!
* * *
Идти вперед по долгому пути.
Ломать сухие версты об колено
в надежде хоть когда-нибудь найти
иголку в бесконечном стоге сена.
То петь, как ангел, то рычать, как лев.
Затягивать то время, то свой пояс.
Коль посмотреть, однажды протрезвев,
жизнь - безнадежный, бесконечный поиск.
Упасть и встать. Упасть и снова встать.
Пусть этот путь бессмысленен и долог.
Но есть надежда все же отыскать
соломинку средь вороха иголок.
Туман
Ночь. И варево тумана -
не попасть рукой в карман.
Просто рай для партизана.
И полуночный туман,
словно призрачная вата
из мистических аптек.
Отчего-то жутковато -
я же нервный человек!
И мерещится мне странно,
что вот-вот - все может быть! -
выйдет немец из тумана,
будет резать. Будет бить.
* * *
Зачем же я нужен? Нет проще вопроса.
Простой человек. И толпа - его грим.
Зачем же ты нужен? Да все очень просто -
по многим причинам ты необходим:
ты нужем затем, чтобы двигаться пешкой
с Е-2 на Е-8 - и дальше вперед;
Ты нужен затем, чтоб всегда только решкой,
лишь решкою вниз, падал твой бутерброд;
Ты нужен затем, чтобы жить, суетиться,
грузиться в нирвану, молиться, молчать,
пить пиво, смотреть на любимые лица,
и быть человеком, и горько звучать,
давиться от смеха, трястись в горьком плаче,
на два умножать то добро, а то зло,
Ты нужен со всеми грехами, иначе
теряло бы смысл распятье одно;
Ты нужен для жизни, а также ты нужен,
чтоб завтра тебя проглотила земля;
Ты нужен затем, чтобы шляться по лужам,
а в небе лазурном ловить журавля,
который в руках превратится в синицу;
Ты нужен затем, чтоб в масштабах страны
ужаснее было бы на единицу
количество жертв гражданской войны;
Ты нужен затем, чтобы вечером вьюжным,
как зверь дико рваться в капкане страстей;
Ты нужен затем, чтобы быть ей ненужным -
ведь должен же кто-то ненужен быть ей;
Ты нужен затем, чтоб могли командиры,
тобой покомандовав, душу отвесть,
Ты нужен затем, чтоб заткнуть собой дыры,
все черные дыры, что в космосе есть.
Ты нужен. И это решенье простое.
Нет в мире того, кто нужнее, чем ты.
Не будь тебя - было бы место пустое
на месте твоем. Целый мир пустоты.
Фаталист
Поскольку до самого донышка время исчерпано,
то рвется, отчаянно рвется, непрочная нить.
И что на роду черной тушью было начертано,
то этого, знаешь, по новой не перечертить.
И смерть скажет "Vale". Мир будет лежать в
развалинах.
Уж если так вышло - Ахиллом зовешься ты,
то можешь даже обуть бронированный валенок,
но будешь опять ощущать беззащитность пяты.
На сцену удачу повторно не вызвать "бисами".
Свинцовый занавес падает. Катится гул.
Что будет, было и есть - все давно записано.
И имя твое черный палец уже отчеркнул.
* * *
Нужна дорога мне - в дороге легче думать.
Костяшки счетов - мерный стук колес.
Сложилась снова мизерная сумма
из бед, удач, из хохота и слез.
Как хорошо, что контролеров рьяных,
не осенит ни нынче, ни потом,
что контрабанду мыслей окаянных
вез пассажир с негнущимся лицом.
В дороге легче думать. Если скушно,
езжай туда, где средь чернильной мглы,
все узловые станции послушно
развязывают крепкие углы.
Огней скользнула огненная россыпь.
И есть надежда (зря себя не рань),
что ты решишь все вечные вопросы
на перегоне Сасово-Рязань.
Об этой жизни знал совсем немного
злой пассажир с просроченным лицом.
Нужна дорога мне. Обычная дорога,
свернувшаяся огненным кольцом.
Дорожное
Отплывающий перрон.
Громыхающий вагон -
на колесах странный ящик.
Что вагон? Поможет он
разломить пространства хрящик.
Ах, разлука - куча слез.
Громыхание колес.
А на сердце воют волки.
Все всерьез, в объятьях грез,
я лежу на верхней полке.
Убегают вдаль поля,
рощи, ивы, тополя,
небеса из серой жести.
Тру-ля-ля! Начну с нуля
свою жизнь на новом месте!
Ах, ты поезд, верст транжир.
Мирный русский пассажир
курицу жует от скуки.
Каплет жир, столбов ранжир
за окном, пример науки.
Проводник разносит чай.
Завтра буду невзначай
я на месте. Рявкну, странный:
"Рады, чай?! А ну, встречай!
Вот он я - такой нежданный!"
* * *
* * *
В небе синем грохочет гром.
Через скверы, мосты, сады
Астроном идет в гастроном,
чтоб отметить открытье звезды.
Все, что было, выпив до дна
и отрезав хлеба сто грамм,
астроном напьется вина
и звезду назовет - "Агдам".
Все на радость, все на беду.
Каждый строит собственный путь.
Каждый должен открыть звезду.
И назвать ее как-нибудь.
* * *
* * *
Все небо в тучах, как в клочьях сукна.
Дождь плачет, уткнувшись в плечо окна.
Дождь плачет, бедный, печалью светел.
По мокрой щеке его гладит ветер.
И город наш тонет в потоках слез.
Намокли набухли зонты берез.
Я тоже от сырости малость опух.
Так что же нам делать? Одно из двух:
отправить на небо (налив им сто грамм)
бригаду сантехников - пусть починят кран;
или направить (снять нервную дрожь)
добрую няню - пусть утешит дождь.
Уха
Нравится мне появляться внезапно (из-за угла).
Город измучен - прошлой ночью был шумный пир.
Ты открываешь дверь и видно: ты меня не ждала.
Ты испугана, будто тебя укусил вампир.
Проходим на кухню. Туда, где все на виду.
Беседа ползет как хлебнувший карбофоса жук.
Через двадцать минут говорю: "Ну так что же?
Пойду".
И что ты думаешь? В самом деле встаю, ухожу!
Под огромной тяжестью рвется непрочная нить.
Сегодня я расстроен и в желаниях скуп.
А этот город... С чем бы его мне сравнить?
Город похож на дымящийся рыбный суп!!!
Булькает варево дней. Ха. Ха. Ха.
Вечно один. Я всегда остаюсь один.
"Вали рыбу в котел - будет уха", -
о чем-то похожем писал Салтыков-Щедрин.
Восемь восьмистиший
1. Душит подушка - белый Отелло...
С черным кальмаром играю в жмурки...
Ночь в моей голове запотелой
тушит кривых кошмаров окурки...
Крик режет губы... Хватит, не надо...
Я догадался, что это значит:
сны - рекламные ролики ада...
и не иначе... Нет, не иначе...
2. Клубком толпы играл котенок-вечер.
Спешили люди, обгоняя тень,
и опускали головы и плечи,
страшась увидеть завтрашний свой день.
И я подумал нынче на закате,
что этот мир, живущий одним днем,
танцует на намыленном канате
над пропастью с негаснущим огнем.
3. Я напился лунного света и стал невидим.
Я раскинул карты - и выпала дама блеф.
И кричали черные люди: "Не бось! Не обидим!"
Но безмолвную правду сказали ножи, заблестев.
Посмотрите-ка в небо! Смотрите, пока не поздно,
кто откинулся нынче, - какой здесь астрал-вокзал.
Будто пьяницы, падали в небе печальные звезды.
Но я тоже был пьян и желание не загадал.
4. Давился монетой от смеха телефон-автомат,
услышав в своих проводах ненужные споры,
ненужные споры о том, кто и в чем виноват,
и на языке вырастали слова-мухоморы.
Виновно вино... или кто? Так по чьей же вине?
Теперь уже поздно - она не жена, не невеста....
Из слова "прощение" выпала буква "е",
и буква "а" тихо встала на это место.
5. Поэты лгут. Такое ремесло
у них, бедняг. И каждый должен бард
из банка сердца воровать тепло,
чтоб сдать его в чернильницу-ломбард.
Как лживы мавзолеи пышных строк.
Поэты лгут. Печален их удел.
И их лавровый сморщенный венок
в томатном супе побывать успел.
6. Кто-то мне скажет: "Открыл вере двери я!"
Тот еще тип. Сомневаюсь немного.
Что же страшнее: неверие в Бога
или засаленный грех лицемерия?
Верю - не верю. Вопрос нашей совести.
А притворяться... всю жизнь или день ли...
Так же нечестно, как подделывать деньги,
Так же противно, как блевать в невесомости.
7. Эх, яблочко румяного налива...
под черным башмаком вздохнуло сочно.
Россия бесконечно терпелива,
не ждет чего - сама не знает точно.
Россия - светлой святостью согрета.
Но лишь в России, где нам не согреться,
наступит, если вдруг кончина света,
наверно, скажут: "Боже! Наконец-то!"
8. Любовь -
у берега моря
маяк среди липкой тьмы;
глоток воды среди зноя
и водки глоток средь зимы;
то нищенка у порога,
то в золоте и парче;
любовь -
это ладонь Бога,
лежащая на твоем плече.
* * *
Мир сумасшедший идет на меня войной.
Бед и несчастий широко распахнута пасть.
Но ангел-хранитель стоит за моей спиной
и не дает мне погибнуть или упасть.
Пусть не достанется звонкая медь побед,
ангел-хранитель выбирает наши пути.
И я никогда не узнаю о тысячах бед,
которые он сумел от меня отвести.
Вот почему поселился в душе покой.
Вот почему мы с тобой спокойно уснем.
Ангел-хранитель стоит за моей спиной
и не смыкает глаз ни ночью, ни днем.
* * *
Бессонница
Звуки ночные печальны и кривы:
то орет пьяный, желающий драки,
то засвистят вдали локомотивы,
то где-то рядом залают собаки.
Я лежу смирно, а уши, как клещи -
из темноты звуков дергаю гвозди.
Ночью случаются странные вещи.
Ночью являются мысли, как гости.
Мысли - гоню. Жгучий памяти перец.
Звуки ночные летают как птички.
Лифт зарычал... справа плачет младенец...
кран внизу крутят, чтоб выпить водички.
Ползают шорохи, всхлипы и всхрапы...
И сам с собой играю я в прятки.
Это бессоницы жесткие лапы
бесцеремонно щекочукт мне пятки.
Демоны ночи кусают за пятку.
Тянутся времени ржавые звенья.
Смята подушка и простыни всмятку.
Нет сновидений. И нет сновезенья.
* * *
Гитарист
Шесть лишь струн. И вся работа.
"Эй, сыграй!" Улегся гам.
Гитарист играет что-то,
что понять не в силах сам.
На плечо повесил лето,
голову откинул. Шик!
И звенят не струны. Это
дребезжание души.
Словно ливень кружит в танце.
Словно звонкий дождь идет.
Музыкант с проворных пальцев
капли стряхивает нот.
Гитарист забыл о стиле,
он отсюда далеко.
Зазвучали в том мотиве
странно, призрачно, легко:
эхо гор и рек просторы,
и шальной степной простор,
трав простые разговоры,
и капели странный хор,
листьев желтые узоры
на ветвях дрожащих крон,
ветра стон,
и птичьи споры,
затевают птицы ссоры,
попадая в унисон.
Он идет небесным раем,
направляясь прямо в ад.
Он играет. Он играет.
То в попад, то невпопад.
Он играет (милый, где ты?),
добавляя для красы,
золотые флажолеты
и шмелиные басы.
Нелегко остаться гордым -
все висит на волоске,
гитарист в глухой тоске,
строит странные аккорды,
словно город на песке.
Пальцы вновь от лада к ладу
мечутся во все концы,
как попавшие в засаду
непутевые бойцы.
Хороводит, прочь уводит,
тот мотив, что тих и чист,
в джунглях сказочных мелодий
заблудился гитарист.
Музыка - его поклажа.
Музыка печальных дней -
то ли лажа, то ли кража
из сокровищниц царей.
И блестит гитара лаком,
и мерцает горячо.
Отчего-то тянет плакать,
ткнувшись в чье-нибудь плечо.
Оттого, что рвутся нервы,
всюду тина, всюду хлам.
Оттого, что вести скверны,
скверен сам,
а по усам
что-то там текло, да мимо,
оттого, что жизнь, как мина -
скоро, кажется, рванет,
оттого, что жизнь, как беркут,
прямо в темечко клюет,
оттого, что свечи меркнут
после бала.
Гаснет свет.
Оттого, что денег мало
или вовсе денег нет.
Оттого, что жизнь пропала,
как просроченный билет.
Оттого душа на части
рвется как бумажный лист.
Будь ты проклят, будь ты счастлив,
безымяннй гитарист.
И когда, поставив точку,
гитарист прервал игру,
тишина повисла, точно
обморок у нервных струн.
* * *
Все так печально. Мысли сбились в ком.
Два пленных слова не могу связать.
Поэты с обожженным языком
пытаются нам что-то доказать.
Задвинув в угол солнечные дни,
поэты тень наводят на плетень.
В стране бумаги мало, а они
все что-то пишут. И писать не лень!
Как рыба на песке, раскрыв свой рот,
поэты замыкают черный круг.
Им хочется всходить на эшафот
и гвозди ржавые вытаскивать из рук.
Любой поэт - мошенник, лжец и плут.
Но в то же время - царь, пророк и жрец.
Проснешься утром, глядь - уже несут
в постель - не чай! - расплавленный свинец.
Как надоела серых будней слизь!
Когда ж поэт ударит звонкий гром?
Неужто же в стране перевелись
поэты с обожжженным языком?!
Фраза собутыльника
"Что ж, браток, дошел до точки?
Этих боссов... Ты не трожь их.
Правда скачет на цепочкею
Правда лает на прохожих.
Мы с тобою так... обмылки...
скоро все в могилу канем.
Правда спрятана в бутылке -
мы ее сейчас достанем...."
Концепция
Все просто, все очень просто.
Что может быть проще слов?
Слова, как желтое просо,
текут из мешка мозгов!
И сидя в табачном дыме,
я свой сочиняю спич:
слова должны быть простыми,
как прямоугольный кирпич.
Я знаю, судьба сурова
в своем терновом венце.
Раз было вначале слово -
оно же будет в конце.
И все повторится снова.
И слово решает все.
Все просто. Проще простого.
И даже проще еще.
Я когда-ниубдь перестану писать про ночь и дождь?
Дождь - мелкий, как последняя монета в кармане,
сеется с неба, а прорастает лужами.
Ночь, нацепив салфетку из черной ткани,
комкает скатерть туч и садится ужинать.
Лучше не так. Длинношерстые тучи - собаки
вымокли где-то, встряхнулись, осыпав брызгами,
город, а также хозяина в черном фраке,
вяло в поисках дичи по небу рыскали.
Или не так. В небе вывесят черные стяги,
тихо, печально, заплачут туча за тучею;
мы никогда - никогда! - не узнаем, бедняги,
траур объявлен, был по какому случаю.
Даже не так! Учинив грандиозную пьянку,
ангелы в небе компанией безобразною
грубо поймали несчастную ночь-негритянку -
стали ее отмывать, посчитав ее грязною.
Даже не так!!! Ночь, штаны расстегнув возле
бровки...
впрочем, заврался... увлекся стихов я подделкою...
пьяный... мокрый как пес... на пустой остановке...
вяло играя последней монеткой мелкою...
Четыре четверостишия
1. Я ощущаю в пальцах нервный зуд.
Наш мир - как пруд. Талант - на шее груз.
Того гляди, пришлют повестку в суд
по делу изнасилованья Муз.
2. Раннее утро... Рассвет струится...
Хочется мне, запевшей без слов,
самой первой, самой смелой птице
подарить букет червяков.
3. Что? Зря писал? Трудился без причин?
Издайте ж после смерти вы меня.
И я припруся в книжный магазин,
истлевшей костью радостно гремя!
4. Когда слова закончатся совсем,
то ты поймешь на финише пути:
ад страшен тем, что в нем ты будешь нем.
Сказать не сможешь: "Господи, прости".
* * *
* * *
"ПОСЛЕДНЕЕ"
...хлопая ушами. Но если вовремя не посторониться,
отойдя
ко сну, Ночь пройдет через тебя и перемотает душу,
сожмет сердце, оштукатурит нервы, сделает из
мозгов
миксер, остудит конечности, иссушит мочевой
пузырь
и расширит зрачки. И что же от тебя, бледного,
останется? Невесть откуда придет новый день, и
ты выйдешь на балкон, и вы посмотрите вместе
с Новым Днем друг на друга и поймете, что
вам - друг от друга - ничего хорошего ждать не
приходится. Но еще до этого, до наступления
рассвета, ты заваришь чай, а заварив, выпьешь,
а выпив, удивишься, не поняв, зачем из Индии
возят веники, а не мясо розовых слонов, которых
так
красиво рисуют на пачке чая. И ты съешь некоторое
количество табачного дыма и - наконец-то -
поймешь, что все это суета сует, что молчание...
1. Молчание.
Не буди в себе творчества зверя.
Утомляет его рычание.
И свободе слова теперь я
предпочту я свободу молчания.
От бредовых надежд избавься.
Голова пуста, как пакгауз.
Мне не надо славы, Так славься
торжество многоточий и пауз...
Лоб задело
полено сплина.
Я не верю в искусство - слепок,
снятый с жизни. Пустое дело.
Как от порции новокаина
ладонь правая онемела.
Что еще сказать напоследок
кроме горького: "надоело"?..
Только то, что искусство выжить
в наше время - залог успеха.
Если что и удастся выжать
на бумагу, мучая грыжу,
это будет всего лишь эхо
старых слов и чужих мелодий...
Черно-белые жизни полосы...
И при всем нечестном народе
я отказываюсь от голоса...
2. Уголок чифириста.
Если тошно и хочется выть,
ты запри покрепче свой дом.
Завари индийской травы
из коробки с желтым слоном.
И чем крепче твой будет чай,
тем скорей наступит покой.
О минувшем не вспоминай
и на завтра планов не строй.
Кипяток и любви ожог
постепенно должны остыть.
Все могло быть хуже, дружок.
Или даже совсем не быть.
Навалилось сразу семь бед.
Но ответ, наверное, прост.
Только жаль, что ответа нет
на твой самый главный вопрос.
Не горюй. Разожми ладонь.
Не пытайся понять, в чем суть.
Отдыхай. Смотри на огонь.
Все равно уже не уснуть.
Не кляни удары судьбы.
Кипяток из чайника лей.
Не жалей индийской травы.
Ни о чем вообще не жалей.
3. Интерпретация.
Багровым пламенем пылают зарницы.
Как и прежде - беда кругом.
Изменились лица. Сместились границы.
Земля русская! Ты уже за холмом?!
Веселой идеей изъедены плеши
о Руси богоизбранной. Чем не хит?
Но - как прежде - лисицы брешут
на российский червленный щит.
Русский витязь! Боец. Оратай.
Какая прелесть! Картинка-сюр:
мечом ковыряет в ноздре волосатой
обалдевший, бухой буй-тур.
Его не проймут ни война, ни кража...
Развал империи, кризис, тиф.
Даже если ОРТ покажет
затмение солнца и как кричит Див.
(Интервью с Дивом:
- Чего кричите?
- Тоска... блохи... пустая страна...
- Может, стоит потише?
- Тово... Не учите.
- Что будет дальше?
- Не иначе война.)
Будет красной снова вода в Каяле.
Отчего так бывает, хоть бейся лбом,
что поле русское засеять костями
гораздо проще, чем отборным зерном.
В речке-Каяле захлебнется надежда.
Все как прежде. Просвета нет.
И Ярославна рыдает как прежде,
не сходя с забрала две тысячи лет.
В княжеском тереме снова попойка.
Что там за шум за грядой холмов?
То ли просто ударная стройка,
то ли топот половецких полков.
Немудрено раньше срока загнуться.
Те, кто желает взять жирный куш,
выбившись в князи, за власть дерутся,
хотя не мешало б сходить сперва в душ...
Все как прежде. Война. Раздоры.
Междоусобицы. Просто срам.
Что там скажут экскурсоводы,
проводя экскурсию по святым местам?
(- Посмотрите направо. Вот здесь вражина,
с фланга зайдя, побил много людей...
- В этой рюмочной черпала дружина
своими шеломами разливной портвейн...)
Так кто же виновен (враги? измена?),
что славный народ наш умен, но вял...
- Здесь вот князь Игорь, убегая из плена,
лошадь загнал. И недорого взял!.
Каркают вороны: "Будет хуже!"
На костях прорастает седой бурьян...
(- Обратите внимание: древо... лужа...
Здесь растекся мыслью легендарный Боян...)
4. Прощание.
Ну вот и все. Теперь прощай.
Настал последний час.
Слепое время, как праща,
швыряет в вечность нас.
И перед тем, как в мир теней
уйти, покинув Русь,
я только в памяти людей
на время задержусь.
И отлетит моя душа...
Но вот куда? Как знать...
А память тем и хороша,
что может забывать.
И лихом в этот горький срок,
когда уйду за край,
не поминай меня, дружок.
Совсем не поминай...
5. Интерпретация-2 ("Последняя миля")
Последний подъем... Заплетаются ноги...
В глотку как будто бы вбили клин...
Сколько же пыли на этой дороге
от Марафона и до Афин!
После падения кровоточит локоть...
Легкие сбились в пылающий ком...
Сердце, кажется, собирается лопнуть,
словно мех с перезрелым вином.
Нет никого на дороге кроме
его и тени. Из болельщикков - Зевс.
Откуда взялся этот привкус крови,
словно живьем им был съеден перс?
Сколько усилий от выдоха к вдоху.
И обратно. Но затронута честь.
Он подумал: "Я, возможно, подохну,
но доставлю эту светлую весть".
Даром не нужен венок из лавра.
Человек рожден слабым. Увы и ах.
Жалко, что мать не влюбилась в кентавра, -
тогда не темнело б от бега в глазах.
Он в город вбежал на пределе силы...
В последний миг ему стало светло:
"Радуйтесь, афиняне, мы победили!"
И сонный голос из толпы: "Кого?"
6. Интерпретация-3 ("Психическое").
К.Ломанческий в отделении остром
спит спокойно после укола.
От него остался лишь остов.
Оболочка. Внутри - "Кока-Кола".
"Кока-Кола" и все. Нет бреда.
Мыслей нет, влияющих вредно.
А ведь был такой непоседа -
воевал со злом без обеда.
Где его верный меч и панцирь?
Где же те, с кем он был так дружен?
С "Кока-Колой" зайдет С.Панса.
Реже Дуся Т. зайдет с мужем.
В нашей жизни - такой суровой! -
размышлять о подвигах вредно.
Его вылечат. Будет как новый.
Ведь уже исчезли бесследно
романтические кошмары.
Здесь нет рыцарей или принцев.
Лишь по почкам бьют санитары,
а врачи колят мглу из шприцев.
Не дают ему даже бритву.
Голова - как набита ватой.
А на воле мог вызвать на битву -
и не мельницу! - весь элеватор.
Одним психом меньше. Скучнее
стало в мире. И гуще тени.
Чуть скучнее и чуть кучнее
пули зла ложатся в мишени.
Посетив желтый дом, С.Панса
покупает кильку и сырник,
пузырь водки из г.Саранска,
и лишь тень его собутыльник.
Почему-то С.Панса лично
с этих пор ненавидит жутко
всех, кто мыслит весьма логично,
сохраняя трезвость рассудка.
7. Перекресток.
В небе рассыпаны звездные блестки.
Темною ночью не видно пути.
Светофор, мерцающий на перекрестке,
стережет дорогу, как пес на цепи.
В густой темноте расплываются лица.
Город уснувший сомкнул уста.
На перекрестке легко молиться,
поскольку находишься в центре креста.
Поскольку небо всегда безбрежно,
то можно надеяться, что с нами Бог.
На перекрестке всегда есть надежда,
что не выбрал одну
из трех неверных дорог.
8. Если.
Я из странной породы огородных пугал.
Сам себя пугаю. Певец подпольный.
Я пытаюсь всюду отыскать пятый угол,
даже в том случае, если дом треугольный.
Я странный представитель народной массы.
Нередко мне вслед пожимают плечами.
Если бы был я негроидной расы -
все бы об меня спотыкались ночами.
Моя душа - что дырявый бредень.
Так вот и тянет напитьсяя в доску.
Если бы родился я белым медведем,
то был бы, наверно, все равно в полоску.
Я странный представитель кривой эпохи.
Не верю веяньям - ни старым, ни новым.
Но если бы жил я при царе Горохе,
то стал бы и сам чем-нибудь бобовым.
Я, впрочем, имею упрямый норов.
И часто в толпе остаавался голым.
Я был бы в списке неправильных глаголов,
если бы был английским глаголом.
Вспоминая о прошлом, заходишься в кашле.
Размышляя о будущем, нервно куришь.
Будь я часами на Спасской башне -
я б, вместо времени, показывал кукиш.
Крен неизбежен при смене галса.
Все достается кровью и потом.
Но я бы из принципа никому не достался,
если бы был в лотерее джек-потом.
Только надежда всегда неподсудна.
Но мне не везет ни в любви и ни в смерти.
Будь я в должности капитана судна -
крысы бы бежали еще с судоверфи.
Смеяться не хочется. Слезы не льются.
Кто ж виноват, что не вышел мастью?
Если бы был я фарфоровым блюдцем,
я с удовольствием разбился бы к счастью.
9. Поэзия.
Когда заряжают торпедный аппарат заката, -
понимаешь, что скоро ляжешь в одну из ям.
Поэзия - монстр. Поэзия всегда чревата.
Повезло тем, к кому равнодушен ямб.
Ночь коротка. Два декалитра кофе
на каждую строку величиной с версту...
Повезло не тому, кто выжил в аваикатастрофе,
а тому, кого не было вовсе в аэропорту.
10. Плач.
Как мудрец, наконец-то сумевший решить задачу.
Как снежинка в небе. Как ветер. Танцуй, танцуй.
Успокойся, моя дорогая, ведь я не плачу.
Это капли дождя стекают вновь по лицу.
Это осень настала. А осень, как будто плаха.
Разрывается сердце, но я не способен на плач.
В наше время лишь только небо умеет плакать
и чуть-чуть еще дети, у которых отняли мяч.
11. Тревожное молчание ("Психическое-2").
Послушай...
Как тихо... Уснувший город
всех своих жителей превращает в нули.
Точками звезд небосклон исколот,
как рука наркомана из Сомали.
Тихо... Темно... Безмолвие давит.
Квадрат свой Малевич без лишних слов
мог написать с этих черных зданий...
(Так же, как впрочем, и с их жильцов.)
Послушай... как тихо...
темно и тревожно...
Ждите ангела со свинцовой трубой.
Деревья в аллее, охвачены дрожью,
как строй новобранцев на передовой.
Тихо. Готовится скверное что-то.
И эта весна нам добавит морщин.
Я вижу, что капли холодного пота
стекают по стеклам побледневших витрин.
Хоть бы сквозь зубы крыш ветер цыкнул!
Хоть бы раздался какой-нибудь звук!
Фонарь надо мною, как злобный циркуль,
начертил заколдованный желтый круг.
Не вырваться, нет! И безмолвствует ветер.
Я не уверен - наступит ли день.
Обернувшись внезапно, успеваю заметить,
как прячет что-то острое позади меня тень.
И эти тени - зловещие дылды! -
убийцы с первых полос газет!
Будь хвост у меня - непременно завыл бы
голодной собакой на лунный свет.
Ведь эта луна, как последняя сволочь,
как прыщавый дворецкий на балу сатаны,
появляется в небе и, крикнув: "Полночь!" -
вновь убегает из нашей страны.
В ночь полнолунья живых от мертвых
не отличить...
Если видишь сквозь тьму,
что летят над городом бабы на метлах,
то они торопятся совсем не в ЖЭУ!
Надежда - хрупкая птица фламинго -
ломает крылья. Я поверить готов:
наш город - как мозги Стивена Кинга! -
заполнен монстрами всех сортов!
Хищные твари всегда будут в плюсе.
Меня окружив, черные коты
переходят дороги и сколько не плюйся -
ничего не добьешься, кроме слюны.
Вязкий ужас до рвоты, до дрожи!
Пропуск просрочен и точен прицел!
Заходит в подъезд запоздалый прохожий,
а такое впечатление, что дом его съел!!
Беда приближается! Так волк матерый
чует, что движется охотников рать.
Если в городе есть мародеры -
я не советую им этой ночью спать!
То ли земля снова сделалась плоской,
то штабом ГО обнаружен фосген,
но если Одиссей побежал за воском,
то скоро услышим мы пенье сирен!
Пусть воет сирена! Скорее запела б!
Тишина холодней антарктических глыб!
Не город, а какой-то Марианский желоб
с жутким молчанием глубоководных рыб!!!
Давление чудовищно! Молчание бесит!
Я в бреду, ожидая беду!
И только строчка известнйо песни:
"Остановите Землю. И я сойду".
Кто же отмерил семь фунтов лиха...
Люди становятся меньше нуля...
Послушай... Ты знаешь... Бывает так тихо
за секунду до взрыва. За миг до дождя.
Холодною ночью остывают аллеи...
Тихий шепот: "Чур меня... Чур..."
И сигарета меж пальцев тлеет,
словно зажженный бикфордов шнур.
12. Комета.
Смотрю в окно, душа согрета
плодово-ягодным вином,
а этою весною комета,
как кошка с задранным хвостом,
гуляет в небе до рассвета
среди чернильной темноты,
и крутятся вокруг планеты,
как одноглазые коты.
13. Мутное время.
Тяжелые времена, мрачные времена.
На завалинке века, как прежде, сидит сатана.
В красной рубахе и джинсах, он раж и дюж,
крутит самокрутки из человеческих душ.
Не будет пощады ни старым, ни молодым...
дым... дым... Над страною колючий дым;
над страной негодяев, святых, мудрецов седых,
безнадежно здоровых и надежно больных,
беспощадно веселых и хмурых без всяких причин
незаметных людей, легких женщин, глубоких мужчин,
над страною ужасных пожаров, ушастых стен,
где сквозь стык двух эпох задувает сквозняк
перемен,
над страной, где дешевая кровь, ненадежен кров,
где, из дома уйдя, запирают мозги на засов,
где суконных вождей поедает свинцовая моль,
над страной, где всегда алкоголя алкает голь,
где ковчег в Виннипег продает загулявший Ной,
над страной отличных людей, над усталой страной
ледяных улыбок и улыбок теплых, как Крым, -
поднимается дым... беспощадный и черный дым.
Тяжелые времена, мрачные времена.
За горами и не за горами бродит война.
В черных горах, добывая красную нефть,
те, кто двуногое мясо посылали на смерть,
не зная кошмаров, спокойно едят свой суп
и только зеленое сало капает с губ.
И, изумляясь, глядит родная земля
на короля с глазами из киселя.
Я забыл название страны... Не страна ли Оз?
Лебедя раком щука, забыв про воз.
И прямо в ад непрерывно, как звонкий ручей,
идут эшелоны с грузом золотых ключей,
а в болотах плавают трупы черепах Тортилл,
каждый второй в России - человек-тротил.
Вот уж рванет! А пока поверх наших мест
белый, как ангел, летит "600-й Мерс".
Новый день брошен, словно собаке кость.
От последних известий тянет, скрывая злость,
петь "Марсельезу", креститься на образа...
Прочитав газету, не забудьте помыть глаза.
Зарастает шерстью святая дорога в храм,
Пасха, и Первомай. и Курбан-Байрам -
смешались в единый праздник, верней - запой.
Только вера спасет, но ее не взяли с собой.
Тяжелые времена, мутные времена.
Век - как колодец слез - исчерпан до дна.
Почти исчерпан. Еще текут по лицу.
Последние слезы. Наш век подходит к концу.
Кончается век скоростей, нищеты, жиров,
век информации, зла, бессмысленных слов,
бессмысленных войн, революций, тухлых идей,
туманных идей, прогресса, концлагерей
(в том числе пионерских), сумасшествия, век суеты,
транквилизаторов, дохлой природы, дохлой мечты,
век открытий ("Кока-Кола", нейтрон, иприт),
полетов к Луне (возможен ответный визит),
сатанинских концертов, где ядерные скрипачи
играют гаммы (а также беты) лучи,
век - вечный праздник, радость, век-эксклюзив
бульварных изданий, где слезы - мелкий курсив.
Делая шаг, глотая будни, как яд,
к темному небу свой поднимая взгляд,
и наверху, если только глаза разуть,
босыми глазами, увидишь сквозь дым и муть,
что в небе ночном, суля плохие дела,
комета Хейла и Боппа висит, как метла:
ХХ век выметает скопившийся сор
в XXI век. Двадцать два - уже перебор.
Тухлое время. Мутные времена.
На завалинке века снова сидит сатана.
Бродит весна среди наших печальных мест,
где на кладбищах глядят друг на друга
звезда и крест.
14. Весеннее.
Опускается мрак,
этой ночью без сна
рассказать тебе, как
начиналась весна?
Рассказать тебе, как
на спине февраля
вопросительный знак
рисовала заря?
Как воскресли поля,
опровергнув невежд,
как вздыхала земля
от неясных надежд,
как горела звезда
над моей головой,
как шепталась вода
с водосточной трубой,
как звенели ручьи
по весенней поре:
"Мы ничьи, мы ничьи!"
Как в соседнем дворе,
отогнав прочь метель,
без забот и труда
март сосал карамель
пожелтевшего льда,
как среди тишины
нес холодный туман
на рогах диск Луны,
словно зверь каркаданн,
в черной чаше без дна
таял воск снежных глыб,
уходила страна
из созвездия Рыб,
уходила страна
из холодной зимы,
бушевала весна
и бродили умы;
было все впереди,
была чистой тетрадь,
и томилось в груди
то, что не передать.
О последней весне
рассказать я готов,
если слов хватит мне...
Но не хватит мне слов.
15. Весеннее-2.
Город в истерике: "Все! Поплыл я!"
Чавкая, снег пожирает земля.
Пока что у граждан не выросли крылья,
но хочется двигаться, как бы паря.
Прохожий плывет, как пилот дирижабля,
всеми клетками вбирая тепло.
Мужики у пивной восклицают: "Весна, бля!"
Даже этих пропойц проняло!
16. Провинциальные псы.
В провинциальном городе, лежащем, как фарш на
блюде,
одинаково облезлы и здания, и бродячие псы.
Чужака провожают взглядами и псы, и люди,
из людей в облезлых зданиях не каждый сыт.
Нищета по России бродит, стучится в двери.
На ладонях заплеванных улиц и площадей
как одиноки деревья, люди и звери!
И мне - в последнюю очередь - жаль людей.
Жалко, что в этом городе мне не прижиться.
Прохожу под обстрелом взглядов - чужой... чужой...
И меня пугают эти спокойные лица
гораздо больше, чем злобный собачий вой.
Сеткою трещин покрыта старая площадь,
гляжу на асфальт, как гадалка глядит в ладонь.
По линии жизни копытами цокает лошадь,
ждут ее: сено, дорога, казенный конь.
Утром морозным, простившись с постелью нагретой,
еще до того, как разбудит святую Русь,
облизав небеса, красный язык рассвета,
я город покину, в который уже не вернусь.
И только собака выскажет общее мненье:
"Проваливай к черту!" - гавкнув из-за угла
новой гостиницы, где нужно поселить привиденье,
чтобы от скуки дежурная не померла.
17. Странности.
Страна смешная, как комик Георгий Вицин.
Держава сладкоголосая, будто Пьеха.
Это Россия - никто здесь не удивится,
увидев, что поезд стоит, а вокзал уехал.
Наша страна достойна и звонких элегий,
и театра абсурда - то и это почетно.
Здесь лошадь могут запрячь поперек телеги,
бить по башке по нечетным, гладить по четным.
У России стан балерины и бицепс морпеха.
Страна жутковатых праздников и веселых путчев.
Въехав в Россию, можно в нее не въехать,
так примерно писал в свое время Тютчев.
Что за трагизм! Ну так что же... Так что? Так пой же
песнь о примерзшихх к ноздре волосатых пальцах.
От холодной погоды поэтов здесь много больше,
чем в Австралии кроликов
и на Брянщине зайцев.
В нашей стране на поминках сплясать могут польку.
Не вино подается к рыбе, а вобла к винам.
Страна, где на свадьбах кричат почему-то:
"Горько!"
Как будто невеста обсыпана кофеином.
18. Состояние №5.
Дрожу, как вода колодца.
За спиною, будто в бреду,
Телефон печально смеется,
зная, что не подойду.
И не помогут молитвы -
нет за душой ни рубля.
Третий день прячу бритвы
от самого себя.
Стучит с переб(п)оями сердце.
Ненавижу и явь, и сны.
И в зеркало можно смотреться
с обратной лишь стороны.
19. Жажда.
Лишь погибший от жажды поймет, что такое вода.
Только пепел... Ах, да... Писали уже о том.
Я к планете присох, а мимо бежали года,
приходила беда, ковыряла в груди ножом.
Это жажда моя, что стянула в тиски гортань.
В онемевшей глотке можно сушить горох.
Все равно нет дождя - хоть сейчас катись в
Берестань.
Перестань.
Сделай выдох.
Надейся: сил хватит на вдох.
Животворный родник... В темной чаще звенящий ключ.
Когда я засыпал, чье-то влажное имя шепча,
не дождавшись воды дождевой из свинцовых туч,
я готов был напиться из гаечного ключа.
Пересохшее горло. В моей голове пески,
саксаулы, барханы, верблюды. Мираж зари.
Но пустыня тем хороша, что в ней есть родники,
как писал много знавший о жажде Экзюпери.
Лишь пошедший ко дну поймет, что такое вода.
Только пепел... Ах, да... Об этом было уже.
Есть заветный родник - до него не дойти никогда.
Не смотри мне в глаза, перестань же... - ну больно
же!
Мое сердце горит, этой печке не нужен кокс.
Я слезами не мог - уверяю вас, без прикрас -
затопить подвалы души (словно в форте Нокс),
где мой скудный лежит золотой словарный запас.
Дни мелькают, как быстрые руки бойца ушу.
На дворе сгорела трава, зато куча дров.
Так налейте чистой бумаги, я вас прошу -
я ее взбаламучу тиной бессвязных слов.
Это жажда моя, но пока я дышу едва,
то надежды росток живет в песке головы.
Как гласит восточная мудрость, повторяя
"халва",
ты получишь толькко слова.
И немного халвы.
20. Дождь.
Ветер резвится наад городом всласть.
Молния в небе, как гвоздь.
Сколько же капель должно упасть,
чтобы назвать это - "дождь"?
Капли, покинув небесный кров,
не признают отчизн.
Сколько я должен увидеть снов,
чтобы назвать это - "жизнь"?
С темного неба упала вода.
Капли стучат о жесть.
Я их считаю. И как всегда
сбиваюсь на счете "шесть".
21. Интерпретация-4 ("Лабиринт").
Скучен лабиринт без Минотавра.
Неотделимы лабиринт и ужас.
Славная мысль о венке из лавра
заставит сражаться, морщась и тужась.
Купи два билета на знойный остров.
Шагни в лабиринт на последнюю битву,
вооруженный бронзою острой,
надеждой вернуться и тонкою нитью.
Главное - верность. В ней-то вся сила.
Жди, Ариадна, не увлекайся портвейном.
Были случаи, когда нить приводила
прямо к воротам фабрики швейной.
Можно блуждать в лабиринтах мозга.
Выйти на свет и, расправив плечи,
скромно сказать: "Я зарезал монстра
после долгой и бессмысленной сечи".
Только любовь даст надежную помощь,
если подходишь к опасному краю.
Хуже всего лабиринт без чудовищ:
смысл без них лабиринты теряют.
22. Редакция.
- Это редакция?
- Это редакция.
Звовнки, посетители - примут любого.
Это редакция. Словно акация
дикорастущей свободы слова.
Здесь визитер себя чувствует сковано,
мигом теряя важность персоны;
это место, видать, заколдованно:
человеческим голосом говорят диктофоны!!!
Дух суеты машет длинным хоботом,
корреспондентки летают на швабрах,
все удается фотографам-хоббитам,
штык не возьмет репортеров храбрых.
И репортеров хвалю не из лести я -
им не преграда препоны и версты.
В ягдташе блокнота притащат известия
и освежуют, готовя для верстки.
Событий веселая многоголосица
несется по свету, стуча сапогами.
Посторонитесь! В компьютер заносится
свежая новость - вперед ногами.
Листают газету с видом старателей,
ищут песок золотой на Ниле.
Большинство новостей восхищают читателей
тем, что это случилось не с ними.
"Нашли очко от очков Берии!"
"Луну взял в аренду мошенник ловкий!"
"Уши трупа висели на дереве!" -
так примерно гласят заголовки.
Как бы то ни было - все же весело!
И то и дело, готовя сенсацию,
то журналист меняет профессию,
то сексуальную ориентацию.
Серые будни - что каша гречишная.
Дояркой печальной на прежнем месте
сидит журналистка весьма симпатишная:
из ручки надо выдоить строчек двести!
Крик: "Долбоебы!!!" летит в коридоре,
как практикант на задание первое,
то ли придумали рубрику, то ли
это работа такая нервная.
Свежая пресса - сырье для Леты.
Скачут минуты, колотят по темени.
Типографская краска на страницах газеты -
брызги слюны чихнувшего времени.
Все, что написано - в пропасть кинулось.
Что мне за дело? Мне в общем-то пофиг!
Газета - это не Future Continuos,
а, как правило, Present Perfect.
Встают у редактора дыбом волосы
при мысли печальной, что неким летом
никак не удастся на первую полосу
дать информацию о конце света.
23. Первая гроза.
Отгрохотало, и молнией никто не убит.
Постепенно стихая, еще моросит дождик мелкий.
У города после первой грозы обалдевший вид,
как у человека уцелевшего в перестрелке.
24. Птицы.
Вечер - пора закатная.
Спряталось солнца личико.
Плечи берез покатые
усеяны стаей птичею.
Орут, клювами щелкая,
их голоса отчетливы.
Небо почему-то желтое.
Птицы почему-то черные.
Откуда их столько? Господи!
Зачем летают и бесятся?
В этом холодном городе.
В самом суровом месяце.
Эти черные рыцари
глядят на нас сверху буками.
Кроны усеяны птицами,
словно страницы буквами.
Сели и снова ринулись
в небо с яростным пением,
эта шальная клинопись
не поддается чтению.
Друг мой, глаза из олова,
что же ты, зябко кутаясь,
встал, запрокинув голову,
не небо ли выпить вздумалось?
Были мы птицами вольными,
но ничего нет вечного.
Сердце сжимается. Больно мне
этим холодным вечером.
Птицы чеканно выбиты
в медном куполе города.
Жаль, что больше нет выпивки.
Жаль, что больше не молоды.
Ладонь у времени жесткая.
Все мы - коты ученые.
Небо сегодня желтое...
Птицы сегодня черные...
25. Птицы-2 ("Фламинго")
("О внебрачных связях негров").
Злой, как собака динго,
я курил в тишине.
Красивое слово "фламинго"
крутилось в моей голове.
Представил: Африка... вечер,
полный загадочных тайн...
Заря обнимает за плечи
хрупкие кроны пальм.
На озере Таньганьика,
а может, на озере Чад,
фламинго танцуют тихо
в алых вечерних лучах.
Осыпаны водною пылью -
они похожи на фей.
И только трепещут крылья,
поверх изогнутых шей.
А рядом, в укромной чаще,
где цветет краснотал,
кто-то черный, как ящик,
своей подруге шептал:
"Для Вас не выдумать гимна -
у слов извилистый путь.
Прекрасны вы, словно фламинго,
и даже прекрасней чуть".
Закон любви одинаков...
Фламинго на склоне дня,
как стайка вопросительных знаков
в конце слов: "Ты любишь меня?"
И черная, словно копоть,
девушка знойных мест,
к нему прижимая локоть
шептала: "И-эс... И-эс"
А дальше жгучие тайны
и носорожий рев.
Об этом мог написать бы,
но забыл Гумилев.
И злой, как собака динго,
я в ночной тишине
размышлял о фламинго,
глядя на снег в окне.
Что будет дальше? Вопросик...
И злобно подумал я:
ее он, конечно, бросит.
Фламинго перебьют из ружья.
26. Птицы-3 ("Канарейка").
Клетка. Кормушка. Висящая рейка.
На рейке болтаясь, поправив патлы,
о чем-то своем свистит канарейка,
быть может, об этом: "Отпустите же, падлы!"
Ах, канарейка, будь осторожна.
Клюй лучше зернышки, пей себе воду...
Для птицы, родившейся в клетке, возможна
смертная казнь через свободу.
Заткнись, канарейка. Куда тебе деться?
Тема свободы - паскудная тема.
На воле взорвется твое глупое сердце,
не вместив бесконечного неба.
27. Птицы-4 ("Весеннее-3")
Приятно, встречая тепло,
делить с птицами кров.
На нашем балконе гнездо
истребителей комаров.
Ветер, колючий, как ерш,
стих, и стало теплей.
Прилета ласточек ждешь,
как письма от старых друзей,
друзей без имен и лиц,
которые пишут: "Хай!"
Высылаем Вам этих птиц,
чтоб было с кем встретить май,
чтоб не томился взор,
чтобы радовал взгляд,
в небе сложный узор
этих шустрых ребят".
Будет весна, как блиц.
Будут мысли легки,
как тени летящих птиц
в метре от правой щеки.
28. THE UNFORTUNATE LOVE.
А) Тихо тени стелятся
вечером в углу.
Обронила девица
тонкую иглу.
И глазами карими -
где же та игла? -
как она ни шарила,
так и не нашла...
Не на что надеяться,
если сумрак лег.
Потому-то девица
плакала взахлеб.
Как собраться с силами,
если плохо все?
Не дождаться милого,
не дошить шитье.
Не помогут знахари.
- Вечером, в углу,
отчего вы плакали?
- Очень жаль иглу.
Тихо тени стелятся.
Неохота жить.
Не на что надеяться.
Нечем больше шить.
Б) "Налей.Я сегодня болен.
Не будь, пожалуйста, олухом.
Стакан должен быть наполнен
жидкостью, а не воздухом.
Выпили - стало проще.
Дублируй, чтоб дело спорилось.
Что ты говоришь? Ну, в общем...
Ну, да. Мы с нею поссорились.
Да нет, не хочу об этом.
Ты лей, чтоб душа не царапалась.
Все к этому шло. Все лето
мы с ней непрерывно цапались...
Как две ондатры, в натуре...
Ей не хватает шариков.
Нужен кто этой дуре?
Принц в золотых подштанниках?
Что? Сойдемся мы снова?
Брось такие вопросики.
Мы разошлись с ней, словно
на море паровозики...
тьфу... кораблики... Ладно.
Бред лилового мерина...
Ничего не вернуть обратно.
Будем считать - похерено.
Я до сих пор на нервах...
Такая жизнь наша частная...
сука... последняя стерва...
пусть она будет счастлива..."
29. Красотуля.
Таким, как она, актрисами
не быть. Не назвать их милыми.
Но эта красавица писана
симпатическими чернилами.
Пока что в оковы скована
красота ее птицей раненой -
будет она расшифрована
темною ночью шафрановой.
И в яму лювби провалится
счастливец неведомой нации,
когда, наконец, прояявится
этой красавицы грация.
30. Воскресение.
Мы пережили холодную зиму,
мы видели казнь и крест.
Бежит человек по Ершалаиму
с криком: "Воскрес! Воскрес!"
Боль нужно мерить полною мерой -
тогда лишь почувствуешь твердь.
Бог применяет в теории веры,
как доказательство смерть.
Когда рассеются черные тени,
станет ясно одно:
теплой весною вода сомнений
превратится в вино.
"Воскрес! Воскрес! И мы тоже воскреснем!" -
человек восклицает опять,
совершенно не помня, как на этом же месте
кричал он: "Распять! Распять!"
31. Интерпретация-5 (Человек-афиглия").
"Послушай, милый, легко быть храбрым
на дне, не рискуя ничем".
Ихтиандр курит, засунув в жабры,
сигарету "L&M".
"Ты знаешь, милый, подводная ссылка -
не самый достойный путь".
Ихтиандр подносит к губам бутылку,
пытаясь в ней утонуть.
"Можно отлично купаться в ванне,
добавив для вкуса соль".
Ихтиандр - весь в тине - сидит на камне,
словно рыбный король.
"Я знаю, мир моря хорош и пышен,
мир суши - еще хорошей!"
Ихтиандр снимает, чтоб лучше слышать
водоросли с ушей.
"Все это мило - мир крабов и мидий,
но сырость вредна - нужен кров!"
Есть свои фобии у человеков-амфибий.
Ихтиандр - не любит ментов.
"Я же тебя не пугаю дыбой.
Быть может, ты станешь богат,
снимаясь в рекламе: "Чтоб не пахнуть рыбой -
я использую дезодорант".
Также ты можешь работать в цирке...
Ихтик! Ты где? Ты где?!"
Вокруг никого. Лишь невидимый циркуль
чертит круги на воде.
32. Интерпретация-6 ("Болдинская зима").
В этом Болдино - точно в яме.
Жизнь гнусна со всех точек зрения.
Карантин до сих пор не сняли
и исчезло давно вдохновение.
Как ни пей - неизбежна трезвость.
Снег накрыл все дороги скатертью.
Поэт шепчет: "Какая мерзость", -
на французском и русском матерном.
33. Последнее.
Я разучился складывать слова.
От этой жиззни я осоловел.
Как хорошо: пустая голова!
Как хорошо: блокнот остался бел!
Как хорошо, что, перейдя рубеж,
я, слава Богу, кажется, затих.
Не надо больше затевать мятеж:
бунт многоточий против запятых.
Рубеж. Развилка. Возле камня встав,
читаю надпись со старинным "ять":
"Пойдешь направо - значитъ будъш правъ,
пойдешь налево - будешь правъ опять".
Жил-жил. И чего же я дожил?
Все хорошо... Не грязь я и не князь.
Бутылку вскроешь - вылетает джин(н),
(желанья исполнять не торопясь).
Все хорошо... Кругом сплошной уют.
Теперь спокоен буду, как жираф.
Знакомых встретишь - в гости позовут
(свой адрес почему-то не назвав).
Все хорошо. Кругом сплошной покой.
Плевать, что не бывать мне в королях.
Пригнись ковбой, летит над головой
орел двуглавый с решкою в когтях.
Мой жребий кинут. Чудо-юдо-кит
родной страны жует нас, как плангтон.
Печальный жребий. Ночь по швам трещит.
Я выдыхаю смог, вдохнув озон.
Как хорошо, что мой стакан без дна,
что вниз качусь быстрей, чем Колобок.
Россия - это вовсе не страна.
Сплошное полнолуние, браток.
Черны осколки лопнувших зеркал.
Две дырки есть? Вот в них ты и сопи.
"Приехали!" - как, помнится, сказал
Гагарин Ю. в саратовской степи.
Как хорошо, Пустая Голова,
что двадцать семь и не осталось тем,
Я разучился складывать слова.
Верней сказать, что не умел совсем.
..это последнее средство что-либо сказать. И это
все нелепо, как травма человека, который ковырял
в носу, и сломал руку. И все это бессмысленно,
словно реформы в нашей пей-до-дна стране. И все
это безнадежно, как будто марафонский забег
канатаходцев. И все это гнусно, как улыбка
Ариадны,, вручающей Тезею у входа в лабиринт
моток колючей проволоки. И ты съедаешь еще
некоторое количество табачного дыма, пахнущего
сапогами, и чувствуешь себя тюленем в сауне,
страусом на асфальте или пингвином на дереве.
Тюленем - потому, что душно, страусом - потому что
некуда податься, пингвином - потому, что он
красивый. Брюшко беленькое, спинка черненькая,
лапки кривоватые. И тупые-тупые глаза. Совсем как
у тебя, о бледнолицый брат мой, когда ты выпьешь
неоправданно большое количество "Мадеры" за
18 тысяч. Фиксируйте, фикссируйте, потомки. Где вы
еще узнаете цену на "Мадеру" в мае 1997 года? Но
потомки никогда не поймут трагедии всей твоей
жизни: до безумия нравится китайская поэзия, а
китайцем быть не хочется. Но скажите только одно -
есть ли в Китае розовые слоны? Ты никогда,
никогда, никогда не поймешь, почему китайские
поэты...
|
